В субботний вечер 12 декабря особого ажиотажа на подступах к Большому залу Московской консерватории как будто бы не наблюдалось, однако, окинув взором аудиторию непосредственно перед началом концерта, я понял, что она заполнена до предела. Ничего удивительного в этом не было: на концерт Московского камерного оркестра «Musica Viva» с дирижером из Великобритании Роджером Норрингтоном пришли не те, кто обычно «ведется» на призывы бойкой изощренной рекламы, а именно те, кто действительно понимает толк в искусстве музыкальной интерпретации. Именно оркестр «Musica Viva» является эксклюзивным партнером маэстро в России. Для сэра Норрингтона нынешний его приезд в российскую столицу – уже третий. По итогам двух предыдущих концертов в 2002 и 2006 годах дирижер высоко оценил мастерство российских музыкантов: «Я был бы счастлив вновь приехать в Москву, чтобы дирижировать оркестром “Musica Viva”. Я считаю, что это блестящий ансамбль…» И вот давние планы маэстро обрели реальность, а его третий визит в Россию состоялся в год, когда дирижер справил свой 75-летний юбилей.

Удивительно, но в череде громких имен дирижеров-аутентистов – от Николауса Арнонкура или Джона Элиота Гардинера и до Уильяма Кристи или Рене Якобса – имя Роджера Норрингтона, поистине легендарного выдающегося музыканта, почти полвека стоящего «в авангарде» исторического (аутентичного) исполнительства, как раз в России известно далеко не в той мере, в которой оно того заслуживает. Роджер Норрингтон родился в 1934 году в Оксфорде, в музыкальной университетской семье. В детстве обладал прекрасным голосом (сопрано), с десяти лет обучался игре на скрипке, с семнадцати – вокалу. Высшее образование получил в Кембридже, где изучал английскую литературу. Затем профессионально занялся музыкой, окончив Королевский музыкальный колледж в Лондоне. Рыцарское звание и титул «сэр» присвоено ему Королевой Великобритании Елизаветой II в 1997 году.

Сферой обширных творческих интересов дирижера является музыка трех столетий, начиная семнадцатым и кончая девятнадцатым веками. В частности, непривычные для консервативного меломанского уха, но в то же время убедительные трактовки Норрингтоном симфоний Бетховена с использованием аутентичных инструментов снискали ему мировую славу. Их записи, сделанные для компании EMI, получили призы в Великобритании, Германии, Бельгии и США и до сих пор считаются эталоном современного исполнения этих произведений с точки зрения их исторической аутентичности. Затем последовали записи сочинений Гайдна, Моцарта, а также мастеров XIX столетия: Берлиоза, Вебера, Шуберта, Мендельсона, Россини, Шумана, Брамса, Вагнера, Брукнера, Сметаны. Они внесли значительный вклад в разработку интерпретации стиля музыкального романтизма.

За время своей впечатляющей карьеры Роджер Норрингтон много дирижировал в ведущих музыкальных столицах Западной Европы и Америки, в том числе и у себя на родине. В 1997 – 2007 годах он был главным дирижером оркестра «Camerata Salzburg». Маэстро известен и как оперный интерпретатор. В течение пятнадцати лет он был музыкальным директором Кентской оперы. Событием мирового масштаба стала его реконструкция оперы Монтеверди «Коронация Поппеи». В качестве приглашенного дирижера работал в театрах Covent Garden, English National Opera, Teatro alla Scala, La Fenice, Maggio Musicale Fiorentino и Wiener Staatsoper. Маэстро – неоднократный участник Зальцбургского и Эдинбургского музыкальных фестивалей. В год 250-летия Моцарта (2006) дирижировал в Зальцбурге оперой «Идоменей». Как всё-таки жаль, что оркестру «Musica Viva» не удалось заполучить этого дирижера для недавней московской премьеры названной оперы на сцене Концертного зала им. П.И. Чайковского!

Дирижерско-исследовательская работа сэра Норрингтона с точки зрения критического переосмысления самих партитур, состава и размещения оркестра, характеристик его звучания и музыкального стиля, способствовавшая обновленному (в смысле максимальной приближенности к историческому оригиналу) осмыслению музыки XVIII – XIX веков, была высоко оценена современниками. В обсуждаемый вечер подобные восторженные ощущения смогли испытать и слушатели Большого зала консерватории, причем на самом что ни на есть традиционном для нашей концертной афиши репертуаре, составленном из произведений Брамса (концерт № 1 ре минор для фортепиано с оркестром) и Чайковского (симфония № 6 си минор, «Патетическая»).

Выбор Шестой симфонии Чайковского стал тем самым дирижерским карт-бланшем, который оркестр и предоставил юбиляру: маэстро давно мечтал проверить собственную трактовку этого произведения на российской публике. Два года назад, в свой предыдущий приезд в Москву, в интервью «Российской газете» маэстро заявил следующее: «Я уже сделал запись музыки Чайковского со Штутгартским оркестром. Звучит замечательно. Сейчас уже забыли, что раньше все оркестры в мире играли только так – без вибрато. Лишь в 1940 году появился первый диск Венского филармонического оркестра, где струнные играют на вибрато. Например, во времена Чайковского в России вибрато вообще не играли, так же как и в Америке, в Англии, во Франции». Пересмотру подвергся и состав оркестра, который при жизни автора был куда более скромный, чем сегодня. Это касается главным образом численности струнной группы: от четырех до шести пультов скрипок в оркестре XIX века против восьми-девяти в современном большом симфоническом оркестре (в частности, в составе оркестра «Musica Viva» на обсуждаемом концерте было задействовано четыре скрипичных пульта).

Из произведений Чайковского крупной симфонической формы, пожалуй, разве что Пятая может конкурировать с Шестой по степени своей абсолютной хрестоматийности и «всенародной» популярности, ничуть не ослабевающей и в XXI веке. И всё же интерпретация Шестой симфонии Чайковского, предложенная маэстро Норрингтоном удивила, поразила, восхитила! Слушая знакомую буквально до каждого такта музыку, невозможно было отделаться от ощущения, что то, с чем ты жил всегда и что тебе было близко и дорого, вдруг стало еще дороже и ближе. Когда музыкальному алмазу Чайковского придают ювелирно точную историческую огранку, он становится бриллиантом, а его грани начинают сиять новым философски-задумчивым притягательным светом симфонических звучностей… Именно об этом и подумалось на концерте.

В том же исполнительском, хотя, естественно, абсолютно другом романтико-стилистическом аспекте – на этот раз несомненно «бьющим торжествующим ключом» – предстала и трактовка Первого фортепианного концерта Брамса, в котором сольную партию исполнил еще один известный «аутентист», профессор Московской консерватории, пианист Алексей Любимов. Творческое реноме этого музыканта можно определить как «музыкант-интеллектуал», «музыкант-мыслитель», «музыкант-экспериментатор», при этом в знаменитом бравурном рондо финальной части его иррационально-виртуозная экспрессия достигала, кажется, всей мощи безудержного и всесокрушающего брамсовского романтизма. Если Чайковский с Брамсом и не были друзьями в полном смысле этого слова, то хорошими приятелями, неплохо общавшимися в свете, были уж точно. Два величайших гения, но гений Чайковского был холоден к гению Брамса, а гений Брамса вполне лоялен к гению Чайковского. Когда же музыка двух полярных гениев встретилась в одном концерте, поистине произошел музыкальный электрический разряд, сопутствующий магнетизм которого во многом оказался обязанным «проводящей интерпретационной вертикали», выстроенной маэстро Роджером Норрингтоном.