Нужно ли объяснять музыку? Зачем нужны музыкальные конкурсы? Зачем нужно волнение перед концертом? Нужно ли пианисту слушать чужие интерпретации? «Один из ярких пианистов нового поколения» ― так принято говорить о Мирославе Култышеве. В десятилетнем возрасте пианист уже играл на сцене Большого филармонического зала Ре-минорный концерт Моцарта с оркестром под руководством Юрия Темирканова.

А несколько раньше, в 1995 году ― пронзительный взгляд Иегуди Менухина сразу выхватил «особость» мальчика. Юный музыкант получил официальное приглашение продолжить обучение в Англии. Но так далеко ребёнка отпустить не решились. И в семье, и в школе пришли к выводу, что ещё рано одному уезжать. А четырьмя годами позже Менухина не стало.

В 2007 году Мирослав Култышев признан лучшим пианистом на ХШ международном конкурсе имени Чайковского. Выступления пианиста участились ― концерты в престижных залах России, Германии, Австрии, Голландии, Англии и многих других неизменно вызывали овации публики. Три года назад немецкая компания Orfeo записала его диск «Двенадцать трансцендентных этюдов Листа». В прессе Мирослава уже привычно именуют новой восходящей звездой.

Мы беседуем в одном из огромных классов петербургской специальной школы в переулке Матвеева, которую Мирослав окончил в 2004 году.

― Вы часто говорите, что конкурсы необходимы. Почему?
― Это факт, который у меня не вызывает сомнений. Много говорится о несовершенстве конкурсной системы. Да, исполнительские состязания во многом сродни лотерее, однако победа в престижном конкурсе делает музыканта «легитимным» в глазах музыкального мира.

Конкурс Чайковского был для меня серьёзным испытанием. Полученный опыт очень полезен, я психологически готов к новым серьёзным марафонам. Сейчас готовлюсь к международному конкурсу имени Шопена в Варшаве. Я в числе тех, кто допущен играть в октябре.

― Спорные трактовки на конкурсах рискованны. Ваше исполнение отличает редкий сплав: ясность и железная логика музыкальной формы сочетается с почти неправдоподобной эмоциональностью. Николай Петров, председатель жюри конкурса Чайковского, отозвался о вас как о яркой индивидуальности. И все-таки позволяют ли конкурсы проявить индивидуальность в полной мере?
― Если по правде, то покоряют яркие личности. Что бы кто ни говорил, индивидуальность ― качество, которое всегда будет в цене и у музыкантов, и у широкой публики. Особенно хорошо, когда твоё исполнительское «я» сочетается с крепкой профессиональной закваской.

Конечно, бывают и довольно острые ситуации, когда творческая личность не вписывается в конкурсные рамки или жюри отказывается воспринимать всерьёз слишком радикальные трактовки.

Тут вспоминается история с Иво Погореличем на конкурсе Шопена в 1980 году. Тогда молодой музыкант, фаворит конкурса, не был допущен в финал, из-за чего Марта Аргерих, победившая в 1965 году, с возмущением покинула состав жюри.

Беспрецедентный случай! С поражения на конкурсе началась мировая слава пианиста. Причем не на минуту и не на месяц. К Погореличу до сих пор относятся с неослабевающим интересом, хотя и кажется иногда, что он выходит за пределы мыслимого.

― Вы настроены на победу в конкурсе?
― Конкурс Шопена особенный. Он проводится в Варшаве раз в пять лет. Одно несомненно: я настроен в нём участвовать. Шопен ― мой любимейший композитор. Прекрасный повод несколько месяцев играть только его музыку. Это уже немало.

― На многих вы производите впечатление человека, внутренне обособленного от всего, что «не музыка».
― Это неверное впечатление. Жить в башне из слоновой кости, к счастью или к сожалению, не могу. Слишком сложное время на дворе. Я с тревогой воспринимаю многие процессы, что происходят в сегодняшней России. Поэтому целиком и полностью пребывать в идеальном мире музыки ― непозволительная роскошь. Таково моё мнение.

― Как начались ваши занятия музыкой? Расскажите чуть подробнее.
― Меня воспитывали две женщины ― мама и бабушка. Мама посвятила мне жизнь. Это и хорошо, и плохо. Многое не прошел вовремя. Набивать шишки приходится сейчас. Мама отвела меня в музыкальную школу, и я признателен ей за интуитивное понимание, что музыка для меня ― единственная возможность реализоваться в этой жизни.

Сцену люблю с детства. Признаюсь, любовь к публичному выступлению или, говоря словами В. Соловьева, к «хождению пред людьми» ― главная мотивация ежедневных многочасовых занятий.

― А вы волнуетесь перед концертом?
― Конечно, волнуюсь. Мой школьный учитель Зора Цукер, во многом сформировавшая меня как личность, любила говорить, что в нашем классе нет слова «волнение». Это правильно, конечно. Так и должно быть.

Но мне предконцертное волнение необходимо. Оно даёт особое воодушевление, провоцирует неожиданные озарения во время концерта. Поэтому давать концерты не страшно, а захватывающе.

Я жду чуда. Когда оно происходит, счастье исполнителя несравнимо ни с чем. И еще запала в душу часто повторяемая Зорой Менделеевной фраза: «То, что хотел сказать композитор, ― в нотном тексте. Читайте внимательно, там все сказано». Постоянно в этом убеждаюсь.

― Тем не менее мы часто слышим интерпретации одних и тех же произведений, радикально отличающиеся друг от друга.
― Дело в том, что любое великое художественное произведение является, так сказать, «открытой системой», микрокосмом. Каждый берет для себя именно то, что «резонирует» именно с ним. Художественное произведение неисчерпаемо, и так называемой definitive version, слава Богу, не существует.

― Имена ваших любимых исполнителей?
― Особо мною почитаемые имена: Генрих и Станислав Нейгаузы, Эмиль Гилельс, Владимир Софроницкий. Любимые исполнители: Григорий Соколов и, конечно, Валерий Афанасьев, несравненный музыкант и блистательная личность.

― Важна ли для вас программа, заложенная автором в том или ином произведении? Нужны ли вам слова для того, чтобы сформулировать «про что музыка?»
― Объёмный вопрос. Год можно отвечать. Но попробую обозначить своё отношение. Есть разная степень программности. Иоганн-Себастьян Бах, к примеру, ― барочный композитор, все его сочинения имеют скрытый религиозный смысл. Альберт Швейцер говорил, что Бах ― живописец. Огрубляя, можно сказать, что Бах писал иллюстрации к библейским сюжетам.

Совсем недавно в Концертном зале Мариинского театра я снова играл Ре-минорный концерт Моцарта. Пятнадцать лет спустя услышал музыку заново. В ре-миноре написан «Реквием». Это не просто совпадение, я уверен. Начинал занятия с того, что слушал «Реквием». И услышал музыку концерта совершенно иначе! Будто соединительная линия протянулась между этими произведениями. Окраска поменялась, освещение.

Я абсолютно убежден, что программа заложена в любом музыкальном произведении. Проще сказать, есть композиторы, у которых история всегда на поверхности, а есть авторы, у которых она присутствует в скрытом, имплицитном виде. Её нужно дольше искать и расшифровывать.

― Готовя новое произведение, слушаете ли вы записи других исполнителей?
― На первом этапе ― нет. Мне не нужны чужие трактовки. Они мешают. Необходимо «чистое пространство», свежесть восприятия. Хотя, по правде сказать, приступая к разучиванию того или иного произведения, подчас трудно избавиться от интерпретаций, находящихся в моём внутреннем багаже. Взять хотя бы сочинения Рахманинова в авторском исполнении…

Но начать работу всё-таки стараюсь с чистого листа. Так легче услышать то, что заложено композитором.

― А как вы относитесь к современной музыке? Нравится ли кто-то из новых композиторов?
― Смотря что понимать под современной музыкой. Каких-нибудь полвека назад и Прокофьев, и Шостакович, и Стравинский являлись «современной музыкой». Если говорить о музыке сегодняшнего дня, сразу признаюсь: не слишком ею интересуюсь.

Пианисту не хватит и нескольких жизней, чтобы сыграть всю великую музыку, написанную для фортепиано. Когда меня спрашивают: «Почему вы не играете современную музыку?» ― я отвечаю: «Позвольте, я ещё не сыграл большую часть так называемого классического фортепианного репертуара».

Есть интересные современные композиторы. Возможно, буду о них и говорить, и думать. Но потом. Позже. Пока что я счастлив, играя Шопена.