Пласидо Доминго записывает вместе со своим сыном диск, посвящённый памяти Иоанна Павла II. Об этой работе, о своём отношении к российской публике маэстро рассказал в интервью «Часкору».

Прославленный оперный певец Пласидо Доминго снова даёт концерт в московском «Крокус Сити Холл». Программа носит название «Ночь в Испании» и посвящена по преимуществу испанской сарсуэле.

Недавно Доминго, один из знаменитых «трёх теноров», запел баритоном и выступил на сцене нью-йоркской «Метрополитен-Опера» в опере Джузеппе Верди «Симон Бокканегра».

Ходили тревожные слухи о том, что после удаления раковой опухоли Доминго завершит карьеру певца, но в марте певец объявил, что возвращается на сцену.

Доминго руководит Оперой Лос-Анджелеса и Вашингтонской национальной оперой, а также занимается ресторанным бизнесом. Недавно выпустил альбом песен на стихи Иоанна Павла II, папы римского с 1978-го по 2005 годы, музыку к которому написал Пласидо Доминго-младший, сын певца.

Об этой работе, о своём отношении к российской публике и вокальной школе, об открывшемся в эти дни Вагнеровском фестивале в Лос-Анджелесе маэстро рассказал в интервью «Часкору».

— В начале карьеры, в 1959 году, вы проходили прослушивание в Национальной опере Мексики как баритон и полвека спустя вернулись к баритоновым партиям. Это связано с решением замкнуть круг или с естественными потребностями вашего голоса?
— Я пробовал свои силы как баритон только в сарсуэле (специфическая форма испанского музыкального театра, родственная опере, сочетающая вокал, разговорные диалоги и танцы. — И.О.), весь оперный репертуар я пел как тенор.

Теперь я исполнил «Симона Бокканегру» как баритон и, возможно, возьмусь и за другие баритоновые партии. Увидим. Недавно в моём репертуаре появилась ещё одна новая страница — оперы Генделя: профессионализм подразумевает владение самыми разными стилями.

В моём репертуаре всегда были Верди, Пуччини, Вагнер, Моцарт, затем добавились Гендель, Глюк, французская опера... конечно, есть огромная разница между исполнением Генделя и Верди, но уметь и то, и другое — моя работа.

— Полгода назад под вашим управлением состоялся концерт Ольги Бородиной и Ильдара Абдразакова — российских певцов, ныне выступающих во всём мире. Можно ли назвать их представителями русской вокальной школы, или подобные понятия уже устарели?
— Вокальная школа у этой пары, безусловно, колоссальная. Они могут петь на высочайшем уровне русский, французский, итальянский репертуар; это артисты экстра-класса, и я очень люблю их и как друзей, и как исполнителей.

Конечно же, вы обращаете внимание на то, что русскую оперу они поют с особым чувством, как не может больше никто. Сам я тоже оперный певец, но обращение к сарсуэле — особенный момент в моей жизни; это напоминает о моём детстве, о том, что пели мои родители, и я чувствую, что у нас с этой музыкой много общего.

Это не значит, что я неважно пою оперу, но сарсуэла — у меня в крови.

— Помимо традиционного репертуара, вы пели в ряде опер, появившихся уже на вашей памяти: от «Диалогов кармелиток» Пуленка до «Первого императора» Тан Дуна и других. Есть ли шанс у каких-либо из них стать перворазрядной оперной классикой?
— Сомневаюсь, в первую очередь потому, что наше поколение едва ли способно удержать эту музыку в памяти.

Вернёмся на семьдесят или восемьдесят лет назад: тогда появились оперы Берга и Шенберга, однако никто не напевает себе под нос темы из «Лулу» или «Воццека».

Вот и ответ. Многие из этих сочинений могут быть названы великими и заслуженно остаются в репертуаре, их будут исполнять вновь и вновь. Но популярности опер Верди им не достичь никогда.

— Случалось ли вам дирижировать оперными премьерами? Труднее ли это, чем петь их?
— Примерно одинаково. Под моим управлением в 2008 году состоялась премьера оперы Говарда Шора «Муха» в Париже и Лос-Анджелесе, её ставил Дэвид Кроненберг по своему одноимённому фильму.

Как у дирижёра, у тебя есть преимущество непосредственного общения с композитором, зато нет ни одной интерпретации, на которую ты мог бы опереться, — всё приходится придумывать самому.

Что касается пения новых опер, главная трудность связана с выучиванием партий — как правило, от мелодичности они далеки.

— Правда ли, что после премьеры «Первого императора» вы собирались уйти со сцены? Почему этого не случилось?
— Когда мы репетировали «Первого императора», я думал о планах на будущее и спросил себя: «Почему бы не закончить карьеру прямо сейчас? Ты в хорошей форме, у тебя большой успех — подходящий момент, чтобы остановиться».

Но я принадлежу сцене. Можно было бы только давать концерты и получать невероятные гонорары, но моя жизнь — на сцене. Поэтому я должен продолжать.

— Случается, на концертах вы обращаетесь к популярной музыке: среди авторов, чьи песни вы исполняете, встречаются Джон Леннон, Пол Маккартни, Ян Андерсон и Лало Шифрин. Какое место вы отводите этой музыке рядом с вашим основным репертуаром?
— Для меня есть только два вида музыки: хороша и плохая. Если у Леннона или Маккартни есть песня с красивой мелодией, как Yesterday, или, например, Perhaps Love Джона Денвера, почему мне её не спеть?

То же касается и музыки моего сына Пласидо, он композитор, и, если ему удастся хорошая мелодия, я буду рад её записать.

— Музыканты по-разному относятся к записям: одни их обожают, для других это мука. У вас сотни записей, как вы относитесь к студийной работе?
— Конечно, я её люблю. Однако, когда идёт процесс записи, нельзя просто петь — ты вынужден каждую секунду думать о том, что ты исполняешь. Мне случалось записывать оперы, которые я прежде никогда не пел на сцене, и в этих случаях было особенно трудно вжиться в роль, влезть в шкуру своего персонажа. А это необходимо, иначе звучание записей будет мёртвым, и зачем тогда они нужны? Теперь записи чаще делаются во время представления, и это им, как правило, на пользу.

— Что побудило вас записать альбом «Вечная любовь» на стихи Иоанна Павла II (Кароля Войтылы)? Насколько важное место занимает эта работа в вашей дискографии?
— Иоанн Павел II восхищал меня до глубины души, в апреле 2003 года мне посчастливилось исполнить в Анконе «Песнь мира», написанную на его стихи композитором Марко Тутино.

Прежде мне доводилось видеть его три или четыре раза, но после того случая он пригласил нас в Ватикан, чтобы поблагодарить. Там я сказал, что мне на глаза попадались и многие другие его стихи, и я очень хотел бы когда-нибудь спеть некоторые из них.

Он ответил, что был бы счастлив. Тогда я видел его в последний раз, и вскоре мы с моим сыном-композитором начали работу над его сборником стихов «Римский триптих»; «Вечная любовь» была как бы предисловием к этому проекту.

Сейчас мы примерно на середине пути, и я очень доволен результатами.

— Есть ли репертуар, за который бы вы никогда не взялись? А также музыка, исполнить которую вы мечтали, но пока не собрались?
— Чего я никогда не стану исполнять, так это рэп: за некоторые вещи просто не следует браться. Я мечтал записать «Кольцо Нибелунга», но этому сбыться не суждено: партия Зигфрида для меня слишком тяжела.

Иногда мечты остаются мечтами, а иногда сбываются и оказываются в реальности сущим кошмаром! Мечтаю также когда-нибудь продирижировать всеми операми «Кольца», вдруг сбудется, кто знает?

— Среди солистов, ставших дирижёрами, вы сегодня, возможно, самый известный в мире; недавно даже вышла посвящённая вам книга Франчески Дзардини под названием «Пласидо Доминго — дирижёр оркестра». Что даёт право солисту взяться за дирижёрскую палочку?
— В первую очередь я музыкант и, конечно, учился дирижёрскому ремеслу. Потом в течение нескольких лет я занимался только пением, пока не понял, что готов стать за пульт.

В сущности, есть два Пласидо Доминго — тенор и дирижёр. Я выходил на сцену как дирижёр около пятисот раз, полагаю, это заслуживающий доверия опыт.

— В своё время важной страницей вашей жизни был Зальцбургский фестиваль, где вы регулярно выступали с 1975 года, но в последние несколько лет вы там не появляетесь. Не потому ли, что он, по мнению многих музыкантов, всё больше напоминает супермаркет?
— На фестиваль меня по-прежнему зовут часто, но стало труднее найти время. Однако я не считаю, что Зальцбург превратился в супермаркет: со времён Караяна, когда я там начинал, до сегодняшнего дня исполнительский уровень фестиваля остался крайне высоким.

Не стоит нападать на тех, кто по-прежнему рвётся туда; что плохого, если они хотят посвятить свой отпуск музыке? Люди наслаждаются ею, и, думаю, это здорово, когда в разгар чудесного летнего дня они готовы бросить любые дела и идти слушать музыку.

Многих научил любить оперу именно Зальцбургский фестиваль, где можно услышать исполнителей высочайшего класса. Супермаркет ли, нет ли, но форум такого масштаба позволяет осуществлять проекты, которые невозможны больше нигде.

В этом году, например, мы устраиваем фестиваль, посвящённый «Кольцу Нибелунга»: он длится с 15 апреля до 30 июня, и это не только первое исполнение «Кольца» в Лос-Анджелесе, но и цикл выставок, лекций, кинопоказов, семинаров.

Думаю, что в городе с хорошим оперным театром и хорошим оркестром должен быть такой период в году, когда публика в течение нескольких недель получает только самое лучшее.

— Вы часто вспоминаете свой первый приезд в нашу страну в 1974 году. Как с тех пор изменились Россия и российская публика?
— Тогда люди здесь, как правило, ходили по улицам, не поднимая глаз, спеша на работу или куда-то ещё. В такие трудные времена одним из немногих мест, где они могли непосредственно выразить свои чувства, оставался театр: в зале или за кулисами можно было дать волю своим чувствам.

Сегодня жители России выглядят куда более позитивными, энергичными и счастливыми. Но их любовь к музыке осталась неизменной.